Из города да великого,
Из города зело главного
Шел эпат по Владимирке,
Дальше поездом в Сибирь-матушку.
Люд обиженный, обездоленный
Шел рекою нескончаемой,
Шел туда, где звери дикие,
Все медведи с росомахами,
Реки длинные да студеные
Упираются во льды вечные,
В ночь полярную волк с волчицею
Песнь заводят им поминальную.
Шел со всеми, горе мыкая,
Богатырь один, земли Росичей,
Год назад-то всего стреноженный,
Кандалами шел окольцованный.
Долог путь-то, да не короток,
Привела его злая долюшка,
Где тайга шумит в небе северном,
Да река звенит перекатами.
Год назад всего ясен свет гулял
Он по волюшке да хмельной в дугу,
Занесла-то его нелегкая
В место злачное ночью в пятницу.
День тринадцатый, как на грех, тогда
Шел да шел себе, не закончился.
А то место злачное мерзкое
Было местное гомосячное.
Увидали они тело крепкое,
Раскатав губу ярко крашену,
Похотливо виляя бедрами,
Облепили его, как лишай-стригун.
И не выдержал свет Варварович
Такой наглости, лицемерия,
И по краске той со всего плеча
Зафигачил так, что хватило всем.
В штабелек сложил, как в поленницу,
Тела мерзкие бездыханные,
То ли сразу кто окочурился,
То ли после сдох в жопу раненый.
Видно, день тогда был «не Бэкхема»,
Это к слову так, да не к местушку,
Но в недобрый час-годинушку
Наградили его дикой силушкой.
В этом штабе мерзко-пакостном
Крякнул «пидор» один лапоухонькой,
Видно, родственник чей влиятельный,
То ли зам самого губернатора.
Вот за свору ту извращенную,
Ориентацию потерявшую,
Стали скорый суд да неправедный
Вершить над ним, горемыкою.
Взглянул он судье в глаза ясные,
В глаза ясные, вороватые,
Отражаясь в них, как в зеркале,
Зря надеялся на хорошее.
А по ручкам ее холененьким,
В злато-серебро упакованным,
Понял, что не видать свободушки,
Как того, чем комар размножается.
А под мантией беспристрастною
Золотые цепи с каменьями
Указали ему путь дороженьку,
Далеко от родимой сторонушки.
Мазу кто тянул, к слову, за закон,
За срок ратовал, срок немеряный,
А супротив кто, синь-голубенький,
Ну ни дать ни взять в ночь опущенный.
И вот срок пришел, подошла пора
Слову крайнему да последнему:
«Да пошла бы ты, сука драная», -
Только молвил он, нахаркав на пол.
Закричала она сизой горлицой,
Сизой горлицой, стрелой раненой,
И влепила ему по статеечке,
По статейке той выше верхнего.
Да тем кодексом по головушке,
По головушке голо выбритой,
Голо выбритой да квадратненькой,
Видно спьяну в ночь кем-то деланной.
Вот идет эпат, кандалы звенят,
Кандалы звенят, звон малиновый.
И идет по ней свет Гаврилушка
И по матушке-то Варварович.
В третью ходочку шел детинушка,
Только срок в этот раз немеряный,
Не видать обратно дороженьки,
На чужбинушке сгинуть выпало.
Пути Господа нам неведомы
И что каждому уготовано,
Как разложит судьба колоду нам,
И какой будут масти козыри.
Пришел с Юга, кривой дорожкою,
В столицу один, пятном меченный,
Что с комбайна упал нечаянно,
Да удачно так, в кресло главное.
По прямой пришел второй, с Севера,
Ручейком да по Волге-матушке.
Попрорабил там, да пображничал,
И к кормушке таки присобачился.
Но не жить им в одной берлоге,
Места нет под одним одеялом,
Одеяло-то лоскутовое,
Потянули по швам - разорвалося.
А на каждом куске царь с царицею,
Да со свитой, на родне родня,
Так второй при куске остался,
Первый был кто, у пустого корыта.
Вот решили они жить по-новому,
Хватит, мол, уже натерпелися.
Кто был всем - опустить до плинтуса,
А кто так себе - барин стал барином.
Стали думные дьяки с подьячими
Править всем от моря до моря.
Что не стало в конце концов раком,
С ног повернулось на голову.
Государевы земли раздарены
Меж своими да к власти приближенными,
Ну а бабам всем - сумки плетенные
И купцами по белому свету.
Остальным вместо хлеба - свобода,
В чести даже мат с перематом,
Кто в острогах - тем вольную волю,
А в законе кто - с «мерсом» и бабой.
Вот вернулся Гаврила в столицу,
Был никто, а тут, нате вам здрасте,
По понятиям всем «положенец»,
С нар спустился и прямо к корыту.
Время мчится стрелою над полем,
Год, другой, и червонец к исходу,
Стал Варварыч власть придержащий,
А я маюсь как все до получки.
Ох, дурак я, дурак-горемыка,
Что ж не селося мне, не сиделося,
В дорогой бы шубейке собольей
Тусовался бы с ним в Куршавеле.
Разошлись наши стежки-дорожки
И сошлись через годы, скрестились,
Он в цепях золотых и каменьях,
А я в шрамах, рубцах и колодках.
Вновь гремят полковые оркестры,
И горят золотые погоны,
Кабы знать, как оно повернется.
Мужики! Может лучше на зону?
