Едет Илья Муромец по дороге где-то под Владимиром. Едет он, едет, день, другой, думу думает: «Где этот долбаный Соловей-разбойник прячется?»
Вдруг бац! Ни к селу ни к городу, на опушке леса стоит избушка. Подъехал ближе. Точно, избушка, к тому же на трех курьих ножках. Присмотрелся. Странная она какая-то. Круглая, как блин на масленицу. Блестит и окошками, как глазищами, подмигивает. Конь смирно идет. Беды не чует. Подъехал на расстояние плевка. Что за чертовщина. Перед ним аппарат неизвестной инженерной системы. Гудит, пыхтит и крыльями машет, улететь, не иначе, пытается.
«Неопознанный объект, - подумал Илья, - к тому же летающий. Короче НЛО». Он к избушке да дубинкой по крыльям. Ясное дело. Такую хитрость в здешних лесах только Соловей-разбойник мог придумать. Притих агрегат, только гудит помаленьку. Илья, не мудрствуя лукаво, хватил со всей дури дубиной пару раз по бочине. Перестало гудеть чертово приспособление.
«Точно, Соловей здесь схоронился», - размышляет Илья Муромец. «А ну, выходи, сволота! Разговор есть», - гаркнул своим зычным голосом во всю мощь легких, да так, что шишки вместе с белками на соседних деревьях посыпались. Дверь открылась, а оттуда мелюзга всякая в скафандрах и бежать в лес, от греха подальше. Посмотрел из под руки вслед, а разбойника-то между них нет. Не вышли, так сказать, ни рожей, ни ростом в разбойнички. Делать нечего. Слез с коня. Кое-как в дверь протиснулся. Посмотрел - ну чудеса. Снаружи избушка на курьих ножках, а внутри, ни дать ни взять - царские палаты. Да все златом, серебром переливается и огоньками перемигивается. Походил Илья по хоромам, поискал. Не видать Соловья-разбойника. Кнопки потыкал, репу почесал и обратно на волюшку. Вылез. Мать твою! Коня сперли вместе с дубиной! Ну страна, ничего оставить нельзя. Присмотрелся, а местность то незнакомая. Ни тебе лесов дремучих, ни зверья дикого. «Что за чертовщина», - думает. Тут откуда ни возьмись из-за лесочка колесница дьявольская выползает. Ревет, гусеницами лязгает, башней крутит. Остановилась и как шандарахнет из железной палицы, что с башни торчит. «Мать твою! Ни фига себе!» - аж присел Илюша. - Чуть кольчугу не обмочил из-за них». Смотрит, с колесницы четверо мужиков вылезли в комбинезонах. Грязные, будто деготь курили. Скалятся белоснежными улыбками. На шею какие-то финтифлюшки повесили, рукава закатывают и к нему.
«Четверо на одного, - думает Илья, - это не по совести. Ну да посмотрим, чья возьмет». Прислушался, не по-нашему гутарят. Иноземцы. Точно! Немчура немытая! Никак заблудились? А они к нему:
- Сталин капут, Иван! - сами ржут да рассматривают его, как диковину какую-нибудь. - Капут, так капут, - Илья в ответ, - я-то здесь причем. Да и не Иван я вовсе.
- Хорошо, хорошо! Вас ист дас? Это есть колхозный снопо-молотикка? Ты на нем, Иван, будешь воевать Берлин? - пристали, как банный лист к заднице, с вопросами, а сами то так, то этак возле Ильи позируют, пока один какой-то иноземной коробочкой щелкает.
- Да не Иван я вовсе, - набычился Илья.
Тут один из них ни с того ни с сего из своей финтифлюшки, не снимая с шеи, как шарахнет железными стрелами по агрегату. Не выдержал Илья. Гостеприимство гостеприимством, но пора и честь знать. «Ты по что, сука, казенное добро портишь?» - взревел, яко медведь, Муромец. Хвать одного за шкварник и по остальным палицей как шандарахнет. Два раза-то всего махнул, а сгреб в кучу как бульдозером. Ухватил руками за бревно, что с башни торчит. Потянул со всей силушки богатырской, сломать не сломал, но согнул до самой земли-матушки. Знай, мол, наших! Посмотрел на небо. Солнце в зените. Захотелось пожрать. Там в хоромах припасов, наверное, видимо-невидимо. Полез обратно. Походил, поискал - пусто. Кнопки понажимал — бестолку. «Может, у этих басурман немытых в «таратайке» что завалялось», - думает. Полез обратно. Только спустился на землю, рядом молниеподобная колесница визжа тормозами останавливается. Из окошка рожа басурманская высовывается: «Слюшай, дарагой, как на Кастраму праехать?» Замахал руками Илюша. Не успел сказать: «Сгинь, нечистая сила» Они: «Спасибо, брат». И исчезли. Вслед за ними другая, с мигалками. Останавливается, из нее опричник в странной форме выскакивает: - Ты что на трассу сел? Отгони на обочину и с документами на транспортное средство в машину! - а сам на перстень с драгоценным камнем, подарок царский, так и зырит, аж слюной захлебывается.
- Отгони, так отгони, - полез Илья обратно, - где эти чертовы документы искать?
Потыкал кнопки - бестолку. Полез обратно. А пущай сам ищет. Вылез из аппарата и прям в аккурат на броневик. Глаза потер, нет, не мерещится. Стоит он на площади на броневике, кругом народу видимо-невидимо. Одеты хреново. Холод собачий, а у них вместо тулупов да шуб бушлаты, а на головах пришлепки с лентами, и по глазам видно - два дня не жрамши. Да и у самого брюхо с голодухи урчит. Смотрит, не шибко далеко дворец огоньками манит. Снял тогда он шелом богатырский, погладил лысину и крикнул в толпу:
- Товарищи! Нам нечего терять, кроме собственных цепей! - имея ввиду звенья кольчуги. - Там во дворце тепло, светло и мухи не кусают. От харчей закрома ломятся.
Толпа с криками «ура!» на штурм.
- Нет, - думает Илья, - народец здесь в основном разбойный. Сопрут колесницу, без вариантов. Нужно как-то отогнать ее в безлюдное место.
Полез обратно. Бесовское приспособление. Немцы напридумывают, а русский человек потом мучайся. Потыкал кнопки. Выглянул из двери. Мать честная! Глазам не верит. Конь его богатырский стоит. Дубина рядом валяется. Слава тебе, Господи, дома! Вылез, смотрит, мелюзга в скафандрах рядом стоят, Соловья-разбойника держат, рожа вся разбитая, губенки опухли, не то что свистеть, думать про свист больно.
- Камрад! Зенит - чемпион! Дружба! Жвачка! – лопочут. - Давай меняться, мы тебе Соловушку, а ты нам аппарат обратно.
Меняться, так меняться. Приторочил разбойника в седлу. Глядь, а их и след простыл.
- Не иначе с голодухи мерещится, - подумал Илья и дернул в Киев-град - мать городов русских.
