Суд чести. Это надо же придумать такое. Про честь вспомнили. Пол страны разворовали, вторую продали под руководством бывших работников ЦК и генералов КГБ - и вдруг про честь вспомнили. Все воровали, а начать почему-то решили с меня. А все почему? Воровать мешаю. Сам не тащу все что под руку попадает и другим не даю. Во-первых, нечего, все украдено до меня, а во-вторых, не умею. А тут на днях прихожу в часть, захожу в казарму своей роты и глазам не верю. Дневальный сидит на тумбочке. Правда, меня увидел:
- Товарищ капитан, товарищ капитан, - лопочет, - ничего не случилось, не случилось, - от страха даже заикаться начал.
Я в шоке. Страна в развале, а он на тумбочке сидит. Жалованье полгода не платят, в части мыла - и того нет. Последнюю простыню чистую порвали на подворотнички, а ему задницу лень приподнять. «Ах ты, сволочь!» - думаю.
- Рота, подъем! Боевая тревога! - так заорал, что даже дембеля за двадцать секунд оделись и в строй встали.
Вскрыли «НЗ», раздали патроны. Роту построил. Дневального к стенке холодного склада. Напротив ПК с полным боекомплектом.
- Рота, равняйсь! Смирно! - все как учили, по уставу. - Слушай приказ, рядового Смирнова за халатное отношение к служебным обязанностям приказываю расстрелять! Заряжай! - пулеметчику. - Огонь!
У этого салаги руки трясутся, зубы стучат, того и гляди в обморок грохнется. Понабрали в армию профурсеток. Я сам к пулемету. Затвор передернул. Сидоров от страха сознание потерял. Слюнтяй! Вижу, контра штабная бежит. Орут что-то. Дежурный по роте, Иуда, позвонил. Так, мол, и так, среди ночи ротный пьяный явился в казарму и так делее. Не успею, думаю, исполнить волю народа, и по ним очередью как шарахнул. В самый ответственный момент патрон в патроннике заклинило. Всегда не доверял Калашникову. Автоматы еще ничего, а пулеметы его системы барахло. В общем, скрутили меня, и на гауптвахту, трезветь. Командира части среди ночи подняли. Кретины, мол, у нас ЧП. Тот с перепоя ничего понять не может. Пили-то накануне вместе, сто двадцатилетний юбилей со дня рождения вождя мирового пролетариата отмечали. А как же. Святое дело! Для нас рождение Ленина, как для евреев - Христа, праздник всенародный. Пол страны горбатилось, добывая цветной металл на памятники и юбилейные медали. Памятников наставили в каждой деревне, не считая городов. Сколько людей в Гражданскую и Великую Отечественную потеряли, столько и памятников, если не больше. А плакаты, портреты? Считай, половину тайги на бумагу извели. Как не отметить. Святое дело. Посидели! Выпили по четыре бутылки. Двадцать граммов за каждый год всего-то. Я ушел, а он как всегда потом нажрался как свинья. Главное, пьяный он, а суд чести мне устроили. Совсем нет правды на земле. Комполка - мужик правильный. Когда протрезвел, отчитался в округе о проведенной операции. Мол, так и так, решили провести ученья, а личный состав ставить в известность посчитали нецелесообразным. Так замполит, гнида, стал жалобы писать. Мол, Сидоров заикается теперь, ходит рывками, и левый глаз косит. А я-то здесь при чем. Они идиотов рожают, а мне отвечать? Нет уж. Не на того напали.
